Ещё один небольшой рассказ из "Баек маслопупа".
Попугаи.
Те, кто постарше, и у кого есть друзья-моряки, наверняка хорошо знют на что похожа квартира любого морехода. Правильно – на музей этнографии. Всякие негритянские и японские маски, бумеранги, чучела экзотических рыб, раковины диковинных моллюсков – да всего и не перечислить. У многих дома даже всякая заморская живность обретается. И лишь малая часть из этих, если можно так выразиться, «коллекций» покупается – обычно или собирается где-нибудь на пляже, как раковины, например, или выменивается у аборигенов на старые футболки и носки, как те же африканские маски.
Так происходит даже сейчас, когда зарплаты у большинства водоплавающих намного выше, чеи береговые. А в то время, о котором пойдёт речь, валютная часть «зряплаты» советских моряков была столь мизерной, что купить на неё практически ничего невозможно было. Как шутили судовые острословы, её и выдавали не для покупок, а «для понюхать загнивающий капитализм». А экзотики кругом – море. И дома такого нет. Конечно, мы выходили из положения вышеописанным способом!
Особенно в моде тогда у моряков были попугаи. А говорящие – вообще считались одним из чудес света. Их пытались раздобыть всеми правдами и неправдами.
Морякам южных пароходств и балтийцам в этом смысле было проще: они крепко держали все юго-восточные линии. На долю нас, мурманчан, и соседей-архангелогородцев оставались Арктика, «страны народной демократии» - Польша с ГДР, да редкие вылазки через океан на Кубу и в Канаду.
Поэтому всякие там ары и какаду с Бали или с Суматры нам могли только присниться. Таскали мы попугаев с Кубы. Кубинские же власти этого жутко не любили. Проще говоря, запрещено было такое. Ослушникам грозили немалые штрафы на месте и неприятности по прибытии в родной порт. Ну, самое малое, что корячилось «нарушителю конвенции», было лишение визы, то есть отлучение от и без того редких в нашем пароходстве загранрейсов. Угроза весьма действенная, кстати. В Арктике и работа поскучнее, и климат тот ещё. Ну, сами понимаете…
Однако, даже суровость наказаний не помогала – возили мы этих попок десятками. Себе, друзьям и знакомым в подарок, детям в школу для живого уголка. А какие чудеса изобретательности проявляли, чтобы протащить птичек через кубинскую, а потом и нашу таможни!
Кто-то запихивал попугая в чайник и подвешивал оный среди других таких же на камбузе, кто-то пеленал пернатого, как младенца, и закатывал под койку в каюте. Иные доходили до того, что вырезали автогеном отверстия в судовых конструкциях (например, в мачтах), приваривали изнутри крюки, на которые вешались клетки с птицами, после чего отверстие заваривалось, заполировывались получившиеся швы и всё закрашивалось. Мимо будешь проходить – в жизни не догадаешься, что в мачте что-то живое есть! Правда, с этими, последними, произошла накладка. По несчастной случайности, попки устроили дикий ор как-раз тогда, когда таможенник мимо проходил. Чуткий оказался, гад. Слушал-слушал, приложив ухо к мачте, да и заставил её вскрывать. Скандал был грандиозный. Непосредственных виновников списали, капитана понизили до старпома, помполит чуть партбилет на стол не положил… дурдом, короче.
Я тоже однажды решил завести себе попугая. Как-раз на Кубе, в Сьенфуэгосе мы тогда стояли. Да, может, и не решил бы, но местный докер предложил мне птичку всего-навсего за пару пузырьков одеколона «Шипр» и десяток кусков мыла. Дешевле было только самому ловить, но пойди его, этого попугая, ещё поймай! Решился, короче. Тем более, что уж больно красив был этот попка: весь сплошь цвета кузбасского антрацита, аж иссяне-чёрный.
Сделал этому бандиту клетку, повесил её в каюте. Весь переход до Мурманска пытался учить его говорить по-русски. Но нет – кроме сакраментального «карррррамба!» птичка ничего говорить не желала. Ну, думаю, и ладно – «карамба» тоже хорошо. Хоть что-то произносит, негодяй.
Когда на горизонте появились мурманские сопки и замаячила перспектива разборок с таможней, встал вопрос: куда спрятать «иммигранта»? Все самые козырные места уже давно были присмотрены и распределены. Думал-думал, да и решил действовать по принципу: «Самое тёмное место – под фонарём». Спрятал попугая в каюте. Но как!
Связал ему лапы и крылья, чтобы не трепыхался. Дабы не повредить красивое оперение, изорвал для этой цели махровое полотенце. Вот этими полосами и спеленал. А чтобы не заорал в самый неподходящий момент, замотал ему клюв синей изолентой. Ох, и трудно же это было! Все пальцы мне искусал, сволочь такая. Но победа осталась за более прогрессивным биологическим видом.
Отодвинул я книги на книжной полке, да и поместил эту мумию спелёнутую за них. Отошёл, посмотрел – нет, со стороны не заметно. Замазал йодом нанесённые раны и сел ждать визита таможни.
Всё шло сначала нормально. Посмотрел таможенник декларацию, сверил записанное в ней с выложенным на койку, лениво приоткрыл и тут же захлопнул каютный шкаф-рундук. Пришлёпнул на мою декларацию печать и уже открыл было дверь, чтобы выйти, но тут…
С грохотом посыпались с полки книги. Не все, а только несколько, но в образовавшуюся щель просунулась чёрная башка с забинтованным изолентой шнопаком и достаточно мерзко что-то заорала. Я обмер от ужаса. Всё, прощай виза и любимый пароход! Вместо того, чтобы бороздить просторы экзотических морей, буду я теперь долбить льды Арктики…
Таможенник сначала тоже застыл от неожиданности, а потом вдруг заржал, да так заразительно, что даже я, несмотря на трагизм ситуации, начал улыбаться. Отсмеявшись, инспектор ещё долго отдувался, а потом выдал мне что-то типа того, что, конечно, я негодяй и правонарушитель, но… он так не смеялся с детства, поэтому никаких официальных бумаг писать на меня не будет. Попугая, конечно, придётся конфисковать – тут он выжидающе уставился на меня. Надо ли говорить, что спелёнутый урод был ему тут же вручён, причём с радостью? Я и не думал, что отделаюсь так легко.
Загрузил он его в свой портфель, хохотнул в дверях ещё раз и со словами: «Ну, ты, мужик, даёшь!» вышел, наконец, из каюты. Оставив меня в полном ощущении, что я заново родился. Так вот и не стал я владельцем говорящего попугая. Не вышло из меня капитана Флинта.
А мой знакомый старший помощник сумел своего попугая протащить. Спрятал его в нактоузе (стойке, если по-береговому) магнитного компаса на верхнем мостике. Таможня там даже не искала – в Мурманске на улице холодина под двадцатник. Никто в трезвом уме тропическую птицу там прятать не станет. Только чиф был хитрее: он посадил своего попку в рукав, отрезанный от старого ватника. Так тот там и просидел всё время, пока нас досматривали.
Правда, пришлось ему после с этой птичкой расстаться. Говорил попка, причём много и не по делу. А у старпома дети в доме маленькие. Зачем им такой «учитель» нужен?
Уже потом чиф мне рассказал, кто натаскал попугая на матюги. Заметил он, что его вахтенный матрос, как время подходит к середине вахты, каждый раз отпрашивается с мостика под разными предлогами. И, как-то, он решил проверить – а зачем, собственно? Попросил второго штурманца подменить его на мосту на пару минут, да и спустился в свою каюту. И что же он увидел? Торчащую в дверях стапомовской каюты матросскую корму. И услышал…
-Попка, ну скажи: старпом – чудаа-а-ак!
Не « чудак», конечно… Моряк произносил другое слово, созвучное вышеозначенному.
Естественно, он получил хороший пинок «с ноги» по выступающей из двери части тела и пару хороших пинков по рёбрам, но… Всё это было слишком поздно и зря. Попугай накрепко затвердил урок. И выдал его при первом же знакомстве с семейством старпома. Шок? Это самое слабое определение того, что почувствовали прекрасная половина и отпрыски старшего помощника. Естественно, что столь откровенно говорящее «чудо» было продано на следующий же день. И мой знакомый чиф тоже не стал капитаном Флинтом.
А, вообще-то, знаете что? Лучше завести собаку, чем попугая. Она, по крайней мере, не говорит ничего лишнего, а просто любит вас, как душу. [/u]